Коллективные переводы
Петроний, «Сатирикон», гл. 61–62: страшный рассказ вольноотпущенника Никерота

Коллективные художественные переводы делаются так. Сначала некая компания людей переводит какой-либо текст поодиночке, а потом получившиеся варианты сличаются и для каждого конкретного случая (строки, фразы, выражения, слова и т. д.) выбирается лучший. Приблизительно так, к примеру, в начале 1920-х годов участники студии великого переводчика М. Л. Лозинского переводили «Сонеты» Х.-М. Эредиа.

Коллективный перевод Давыда Васильцова, Даши Галиной, Лины Добулевич, Шуры Журавлёвой, Кати Журбиной, Нади Кузнецовой, Мити Широкорядова (11β)

Когда я ещё рабом был, жили мы в Узком переулке, где теперь дом Гавиллы. Там-то, по божьему попущению, полюбил я жену трактирщика Теренция: да вы ведь знали Мелиссу из Тарента — сочная ягодка! Но я, ей-богу, приударял за ней не из-за любовных дел или там чего личного, а больше оттого, что благонравна была. Чего ни попросишь, никогда не откажет; заведётся у ней асс — половину мне; все деньги свои у неё держал, и ни разу меня не кинула. И вот помер за городом её сожитель; ну и я так и эдак вертелся-крутился, из кожи вон лез, как бы к ней подкатить: сами знаете — друг познаётся в беде. Тут как раз хозяин уехал в Капую барахло сплавлять. Я, понятно, ловлю момент: прошу одного нашего постояльца, чтобы меня до пятой мили довёл. А был он солдат, сильный, как чёрт. Отвалили мы, когда петух прокричал; луна так светила, что будто день. Дошли до кладбища; тот товарищ, значит, отошёл за памятники по-маленькому, а я сижу, песню пою да могилки пересчитываю. Потом обернулся на него, глядь — он всё с себя снял и на дороге разложил! У меня душа в пятки, стою пень пнём; а он помочился кругом на свои шмотки и рраз — обернулся волком. Не вздумайте, что я шучу: ни за какие сокровища мира не соврал бы. Так об чём я? Заделался он, значит, волком, взвыл и в лес. Я сперва не соображал, где я и что; потом подошёл, чтобы шмотки его поднять — а они каменные стали. Кто бы тут со страху не помер? Ну, я вынул меч и — эх, чур меня, была не была! — всю дорогу тени рубил, пока до подружки не добрался. Вхожу бледней привидения, чуть дух не испустил, пот с меня ручьём, глаза стеклянные, еле отошёл. Мелисса моя удивилась — мол, где это я так поздно шатаюсь, — и говорит: «Если бы пораньше явился, так хоть помог бы: а то волк у нас забрался на виллу и всех овец того — разделал, что твой мясник. Но всё-тки не обдурил нас, хоть и убёг: раб наш ему в шею дротиком ткнул». Я когда это услышал, во всю ночь глаза сомкнуть не мог, а на рассвете, как ошпаренный, кинулся назад. Прибежал на то место, где шмотки его окаменели — а там ничего, одна кровища. А когда пришёл домой, лежит мой солдат на кровати, как бревно, и доктор над его шеей возится. Понял я, что он оборотень, и после не мог с ним куска хлеба проглотить, хоть меня режь. Сами решайте, что про это думать: но если соврал я, пусть разразят меня ваши гении.

декабрь 2004 г.

Cum adhuc servirem, habitabamus in vico angusto; nunc Gavillae domus est. Ibi, quomodo dii volunt, amare coepi uxorem Terentii coponis: noveratis Melissam Tarentinam, pulcherrimum bacciballum. Sed ego non mehercules corporaliter aut propter res venerias curavi, sed magis quod benemoria fuit. Si quid ab illa petii, numquam mihi negatum: fecit assem — semissem habui; in illius sinum demandavi, nec umquam fefellitus sum. Huius contubernalis ad villam supremum diem obiit. Itaque per scutum per ocream egi aginavi, quemadmodum ad illam pervenirem: autem, in angustiis amici apparent. Forte dominus Capuae exierat ad scruta [scita] expedienda. Nactus ego occasionem persuadeo hospitem nostrum, ut mecum ad quintum miliarium veniat. Erat autem miles, fortis tamquam Orcus. Apoculamus nos circa gallicinia, luna lucebat tamquam meridie. Venimus inter monimenta: homo meus coepit ad stelas facere, sed sed ego sedeo cantabundus et stelas numero. Deinde ut respexi ad comitem, ille exuit se et omnia vestimenta secundum viam posuit. Mihi anima in naso esse, stabam tamquam mortuus. At ille circumminxit vestimenta sua, et subito lupus factus est. Nolite me iocari putare; ut mentiar, nullius patrimonium tanti facio. Sed, quod coeperam dicere, postquam lupus factus est, ululare coepit et in silvas fugit. Ego primitus nesciebam ubi essem, deinde accessi, ut vestimenta eius tollerem: illa autem lapidea facta sunt. Qui mori timore nisi ego? Gladium tamen strinxi et — matauitatau! — umbras cecidi, donec ad villam amicae meae pervenirem. In laruam intravi, paene animam ebullivi, sudor mihi per bifurcum volabat, oculi mortui, vix umquam refectus sum. Melissa mea mirari coepit, quod tam sero ambularem, et «si ante» inquit «venisses, saltem nobis adiutasses; lupus enim villam intravit et omnia pecora… : tamquam lanius sanguinem illis misit. Nec tamen derisit, etiamsi fugit; servus enim noster lancea collum eius traiecit». Haec ut audivi, operire oculos amplius non potui, sed luce clara domum fugi tamquam copo compilatus, et postquam veni in illum locum, in quo lapidea vestimenta erant facta, nihil inveni nisi sanguinem. Ut vero domum veni, iacebat miles meus in lecto tamquam bovis, et collum illius medicus curabat. Intellexi illum versipellem esse, nec postea cum illo panem gustare potui, non si me occidisses. Viderint alii, quid de hoc exopinissent; ego si mentior, genios vestros iratos habeam.