Античная география и античная литература
М. М. Позднев на Клубе Сирен

В Европе к античности всегда относились как к чему-то своему, европейскому, но не всегда это отношение было одинаковым. В силу инерции культуры средневековые эрудиты механически переносили то, что они читали у древних, на себя, адаптировали Платона, Вергилия, Гомера к местным условиям. Античность обслуживала потребности новых культур, обретая причудливые формы (так Вергилий и Платон стали христианскими богословами). Революция, начатая гуманистами XV в., медленно изживала представление о нашем культурном тождестве с античным миром. Мы научились видеть отличия и благодаря этому правильно понимать сходные черты.

Одно из самых очевидных, бросающихся в глаза отличий разных стран друг от друга — это разность географических условий: иные по своим природным свойствам моря и реки, особый климат, рельеф, почва. Из-за географических различий график сельско-хозяйственных работ может сильно разниться от страны к стране. Например, в Греции урожай зерновых собирали в мае. Соответственно, другой календарь праздников, и разное их содержание. А где праздник, там и культурная жизнь! Отправляясь от географических особенностей, историк строит концепции развития государств. Чем ближе к природе, тем более оправдана такая методическая установка. Греческая цивилизация не похожа на цивилизации Египта и Междуречья: в Греции нет больших рек, многие реки летом пересыхают. Маленькая долина, где течет два-три ручья, и со всех сторон труднопроходимые горы — вот географический фон для большинства греческих полисов. Изоляция от соседей способствовала укреплению политической самостоятельности, в таких условиях легче сопротивляться агрессору (как новогреческие клефты со своими старинными ружьями успешно сопротивлялись туркам), да и не очень-то ты и твоя деревня кому-то интересны. Самые в культурном отношении передовые полисы некогда, опять-таки в силу удобного для этого географического положения, отказались от речного, сельско-хозяйственного пути развития, обратились к морю и торговле. Но на морях в гомеровские времена процветало хорошо организованное пиратство; жить у моря было опасно. Поэтому город не сдвигался к берегу: там возникал второй, не укрепленный город-порт; при опасности набега пиратов, жители оттуда просто уходили. Такова Нисея — гавань Мегар, Лихеон — гавань Коринфа или древняя Фалерская гавань Афин, а может быть, даже и портовый пригород Рима — Остия. Экономика развивается, и географический фактор перестает быть основным, но для древних цивилизаций он всегда важен. Правдоподобно, например, данное в учебнике греческой истории С. Я. Лурье объяснение внутренней политики Афин и Спарты в VII–VI вв. массовым переходом на новые, более выгодные по климатическим и почвенным условиям сельскохозяйственные культуры — оливу и виноград. Даже для Рима с его сверхмощной капиталистической экономикой доминирование средиземноморских сельскохозяйственных культур привело к зависимости от сицилийского, а позднее египетского хлеба; стоило перерезать эту торговую артерию, как наступал экономический коллапс, а следом и политический кризис.

Нет сомнений в том, что своеобразие античного мира не в последнюю очередь определялось его географическими условиями. Значит, чтобы научиться верно оценивать античность, европейским ученым нужно было тщательно изучать географию древнего мира, историческую географию. Здесь возникали две проблемы. Определить границы областей и местонахождение отдельных полисов и сейчас возможно единственным способом — сравнивая сведения античных авторов с тем, что видишь сам. Но политическая карта мира сильно изменилась. Области и города древней Италии в большинстве своем существовали и в Средние Века; многие сохранили название. Очень качественные карты античной Италии начерчены Маджини уже в 1620 г. Можно заметить, что современные атласы Италии римского времени гораздо точнее (и, кстати, доступнее), чем карты древней Греции. В середине XVI в., когда тюбингенский профессор фон Краузе, известный под латинским именем Крузиус, впервые решил создать географическое описание Греции, давно не существовало государства Беотия или государства Фокида, равно как и Лаконики, или Ахеи, Этолии, Аргоса. Даже одноименных византийских епископатов уже не было: Греция находилась под властью оттоманской Порты. И Краузе честно назвал свою книгу «Turcograecia». Гораздо позднее, уже после ухода турок, география Древней Греции перестала быть виртуальной. Главная заслуга в этом принадлежит английским путешественникам середины XIX в., объехавшим Грецию с Павсанием и Страбоном в руках, а также английским и немецким картографам, отразившим их путевые заметки в детальных картах. Знаменитые археологи, такие, как Шлиман и Блеген, тоже приходили, подготовившись; искали не вслепую, примерно знали, где и что лежит. Однако слишком многое остается неясным и по сей день, потому что Греция — область в морфологическом отношении нестабильная. Египет остался почти таким же, каким был тысячелетия назад. А в Греции часто бывают сильные землетрясения, работает выветривание и вымывание мягких известняковых пород, быстрые широкие реки глубиной по щиколотку, стекая с гор, наносят в равнинных местах много ила. Ахелой нанес целые острова — Эхинады в Адриатике. Фермопилы сейчас выглядят так, что Геродоту просто невозможно поверить. Это не узкая полоска земли вдоль моря, а обширная травянистая долина, образованная наносами реки Сперхей. Оросительная система современной Греции — накопительная, то есть совершенно не такая, как в античности. Отсюда новые трудности. Озеро Копаида в Беотии в середине XIX в. представляло собой поросшее осокой и тростником болото, в середине которого медленно текла река Кефис. В V в. до н. э. это было полноводное озеро из-за того, что река имела выход только через два естественных подземных канала, т. н. катавотры. Через них, между прочим, знаменитый копаидский угорь уплывал нереститься в море. А в наши дни Копаида — аккуратное озерцо с полями вокруг. Воду собрали в водохранилища, выше по течению. Такой же вид Копаида имела веке в XIII до н. э., во времена расцвета древнего города, расположенного по соседству — минийского Орхомена. Жители Орхомена, современники микенских и пилосских царей, под начальством своих правителей построили там дополнительные шахты для отвода воды (искусственные катавотры).

Сельско-хозяйственная деятельность (вырубка леса, засев больших площадей пришлыми культурами — хлопком, табаком) тоже изменила ландшафт. Когда античный путешественник смотрел со склонов Эты на Фессалийскую равнину, он видел не то, что сейчас. Тогда — пастбища, травянистые луга на много километров к северу, пустынные места (основная масса скота, который там пасся, принадлежала нескольким знатным семьям, имевшим резиденции каждая в своем городе, в центре страны). Теперь — разгороженные хлопковые, маисовые и табачные плантации и деревни, где живут те, кто выращивает эти культуры.

Едва ли не две трети греческих полисов и древних италийских городов лежат сейчас под землей или под новыми поселениями, построенными на месте старых. Строили чаще всего прямо из руин. Многие города на берегах Средиземного моря существуют чуть ли не с каменного века. По таким вторично использованным фрагментам археологи понимают, что здесь как раз и находился тот или другой город. (Ведь новые чаще всего называются по-другому.) Хорошо, конечно, если какой-нибудь ученый, скажем, бродит по берегу залива Аталанти возле деревни Кипарисси в поисках столицы Восточных Локров — города Опунта, видит какой-нибудь подозрительный холм с остатками стены, копнет там пару раз и вынимает камень с надписью: «Совет и народ Опунта постановили оказать спартанцам помощь против фиванцев». Тут все ясно. А как быть, если сами античные географы не знают, где находилось то или иное древнее поселение, и дают противоречивые сведения? Несторовский Пилос найден профессором университета Цинциннати Карлом Блегеном по случайности 4 апреля 1939 г. Подсказкой Блегену служило только то, что у Гомера Пилос назван «песчаным», а это хорошо подходит к побережью Наваринской бухты. До Блегена верили, что Нестор жил совсем не там; думали — севернее, в Пилосе Трифилийском, в Элиде, потому что так пишет Страбон. Кстати, иногда, хотя и нечасто, бывает, что локализации мешает существование нескольких городов (холмов, ручьев, мысов и т. д.) с одинаковыми именами. В средней России есть два Волчанска, и Волчин, и деревня Волчиха, и река Волчья; в Греции тоже несколько Ликеев (Волчинсков). Самим грекам это доставляло неудобства. В Фессалии две Лариссы; чтобы их отличать, одну прозвали «Ларисса Кремастэ», то есть, «подвешенная», так как она располагалась на склоне Отринских гор. Иногда такая «парность» оказывается еще и ложной. Город Арна, в котором жили беотийцы, исчез уже в античности — Страбон пишет, что он лежит на дне Копаиды. А английский путешественник полковник Лик раскопал город Киерий, который в византийском словаре Стефана Византийского отождествляется с Арной. Этот город находился на фессалийской равнине. Так лишний раз подтвердилось предположение ученых, что предки беотийцев пришли из Фессалии.

Случается, что географам приходят на помощь геологи. В той же южной Фессалии, недалеко от «Висячей Лариссы», существовал город Антрон. Мы знаем, что там делали очень качественные жернова. Была там выдающаяся в море глыба, которая так и называлась — «жернов Антрона» (видимо, из нее брали гранит на жернова). По этой скале и сейчас можно догадаться, где был город. Геология помогает не только в локализации мест. Простой пример: в Аттике развилось гончарное дело, так как хорошая глина там была и есть по всему побережью, а в Беотии делали прекрасные терракотовые статуэтки — терракота имелась на северном берегу, возле Танагры. Пример посложнее: археолог Поль Амандри в союзе с геологами доказал, что в районе Дельфов не могло быть выходов веселящего газа, и следовательно, античная теория, что Пифия прорицала, якобы нанюхавшись ядовитых испарений, неверна. А вот образец того, как может помочь географу Греции текстолог. Страбон приводит отрывок из Дикеарха, описание дороги из Афин в Ороп через Декелею, а потом — διὰ δαφνίδων. Как в горах Парнета, возле тропы, где кругом одни утесы и обрывы, оказались какие-то лавровые рощи? Вордсворт предложил читать δι’ ᾽Αφιδνῶν. И действительно — Афидны на этом пути, а раньше никто не знал, где этот аттический город-крепость, в котором, по мифу, Тесей оставил Елену, поручив ее своему другу Афидну.

Когда трудности преодолены, географическая мотивация оказывается существенной не только для истории. Здесь мы все понимаем: география влияла на экономику, экономика — на политику. Интереснее, как географические частности могут определять религиозные представления и оказываться важными для исследования античной литературы, начиная с фольклора. Гора Олимп на севере Фессалии — самая высокая в Греции (4 км.). Большую часть года там лежит снег на вершинах, скрытых облаками. Много утесов и у Гомера назван «очень обрывистым». Необычный, сказочный пейзаж. Олимп — «лесистый» (даже чаще, чем про другие горы), но верхушка — широкая, безлесная, плоская глыба светлого камня, и возможно, «макрос Олюмпос» у Гомера — про это. Значит, кое-кто залезал, но это не смущало. Все путешественники признают, что зрелище необычно и легко провоцирует религиозное чувство. У Гомера вход во дворцы богов закрыт облаком, как воротами. Другие горы неподалеку — Пелион и Осса. Пелион столовый, Осса — конической формы. Между ними километров 30. С одной точки можно увидеть Олимп, Пелион и Оссу. Так возник миф о том, что гиганты От и Эфиальт угрожали взобраться на Олимп, нагромоздив Оссу на Пелион. Пелион густо порос лиственным лесом разных пород (у Гомера он — «потряхивающий листвой»; между прочим, наш каштан назван так от города Кастанея, располагавшегося на северных склонах Пелиона). И там живут дикие лесные духи, кентавры (они наполовину кони, и в этом схожи с другими лесными демонами — силенами: у тех конские хвосты). На Пелионе много лекарственных видов трав. Поэтому кентавр Хирон — искусный врачеватель. Микенские греки, также как их современники на Востоке, лучше чем греки времен Софокла и Фукидида, умели строить разные дренажные сооружения. Основными культурами у микенцев были зерновые, торговля была неразвита (меновая, денег не было). Соответственно, им ничего не оставалось, как заботиться о правильном орошении. Кроме того, они имели для этого возможности: жесткую иерархическую структуру; цари с их гвардией и аппаратом чиновников держали в подчинении тысячи бесправных крестьян. Производились грандиозные работы. Кроме уже упоминавшихся каналов под горами возле Копаиды (эллинистические инженеры нашли способ их расчистить, но не хватило средств), можно еще сказать об остатках дренажных сооружений в г. Эфира в Элее, где течет река Ладон, и о сохранившейся до времен Аристотеля дренажной системе возле аргосского города Лерны. Сами греки, не сохранившие исторических свидетельств о своих микенских предках, не понимали, откуда взялись эти сооружения. Они связывали их с деятельностью древних героев, прежде прочих, конечно, самого могучего — Геракла. Так рождались мифы; некоторые из них всем вам известны. Павсаний, автор первого на свете туристического путеводителя, и историк Диодор пересказывают миф о том, как Геракл взял Орхомен, прибегнув к следующей стратегеме: завалил катавотры, отчего город залило водой; потом снова расчистил и вошел. Практически этого не может быть: Орхомен слишком высоко. Но для художественного сознания это мелочи. В Эфире, по мифу, жил царь Авгий, владелец бесчисленных стад коров (которых, действительно, жители Элиды имели больше, чем другие греки). Геракл вычистил Авгиевы конюшни, отведя в них воды Ладона. Культивация болотистой низины Инаха древними царями Аргоса отразилась в мифе о том, как Геракл избавил жителей Лерны от ужасного водяного чудовища — Лернейской Гидры. Возможно, и миф о том, как Геракл боролся с богом реки Ахелой в Этолии, возле города Калидона, одного из центров микенской цивилизации, из этой же серии. На территории западной Локриды, у границы с Этолией, текли дурно пахнущие сернистые источники. С ними был связан миф: рассказывали, что там лежит и разлагается кентавр Несс, убитый отравленной стрелой Геракла. Западные локры некогда отделились от своих восточных родственников (не очень ясно, как — видимо, те колонизировали побережье). Они назывались Локры Озольские. Это имя легко этимологизировать: «одзо» по-гречески значит «вонять». Античные историки решили, что население в древности одевалось в козлиные шкуры и пахло от них соответствующе. Сами локры на это были никак не согласны и придумали себе другую этимологию: от слова «одзой», виноградные побеги. Там действительно рос виноград, из которого получали прекрасное вино. Но современные ученые склонны доверять этимологии от «одзо», и похоже Страбон правильно связывает имя с теми самыми источниками.

Масса мифов связана с объяснениями географических названий. Они по большей части непонятны и нам. Этиологическим мифам греков мы не доверяем. Впрочем, если бы мы стали все названия городов объяснять от имен некогда живших царей и цариц (как это делали греки), мы бы ошиблись в случае с Москвой, но в случае с Петербургом — Ленинградом попали бы в цель (или почти). Греки тоже, видимо, иногда попадали, только мы не знаем, когда: для нас большинство имен греческих городов — загадка. Лучше обстоит дело с названиями гор, рек, мысов — они очень часто схожие. Например, «актэ», то есть, просто мыс (правда, древние этимологи поспешили образовать от него слово Аттика); мыс или гора «собачий хвост», «собачья голова» или «челюсть». Ассоциации напрашиваются сами собой (рядом с нами есть «Лисий Нос»). Но греку хотелось, чтобы было поинтереснее. В Аркадии, возле Киллены, где, по мифу, родился Гермес, была гора «Хелидореа», то есть, «Дарительница черепах». Здесь трудно сказать, что появилось раньше: миф или название, но все-таки вернее, что название. На Пелопоннесе много связано с черепахой: в Аргосе даже Аполлон превращался в черепаху. (Поражала воображение морская черепаха, но и сухопутная тоже, хотя и меньше — кто встречал на горной тропе черепаху, тот меня поймет; а еще их ели). Мыс «Хелонат», то есть Черепаший, и рядом залив «Черепаший» есть в Элиде. Гавань города Элиды называлась также как грот, где родился Гермес — Киллена. И это тоже черепаха, потому что слово происходит, очевидно, от «кюллос» — кривоногий, а так могли называть черепаху. Как видно, весь миф о том, как Гермес выдумал лиру, возник оттого, что в горах Аркадии и в море возле Элиды водится много черепах. На склонах горы Эта, недалеко от одной из ее вершин — городок Пиры, «Костры». А по мифу там же на костре сгорел Геракл. Конечно, жители Пир говорили, что это у них. Вот и решите сами, что возникло раньше: миф или название.

От мифов обратимся к литературе письменной. Гесиод, автор поэмы «Труды и дни», жил в Беотии, в городке Аскра на восточном склоне г. Геликона. Сам он так описывает свой родной город (639—640): «Близ Геликона осел он (то есть его отец) в деревне нерадостной Аскре, / Тягостной летом, зимою плохой, никогда не приятной». Теперь послушаем Павсания (IX, 28): «Из всех гор Эллады Геликон обладает наиболее плодородной почвой и весь зарос культурными деревьями; так, кусты земляничного дерева дают повсюду прекрасную пищу для коз» и т. д. Климат там прекрасный, так как восточный склон закрыт от морских ветров. В Беотии вообще идеальные условия для сельского хозяйства; разве что зимы похолоднее, чем в Аттике, поскольку климат более континентальный. Кому же мы должны верить — поэту или географу? Тут нужно разобраться, кто больше хотел ввести читателя в заблуждение, были ли для этого какие-то идеологические стимулы. К Павсанию претензий нет: никакой идеологией он не грешит. Он вообще исключительно добросовестный писатель. Прочел, например, что в одной речке на севере Аркадии есть рыба «пойкилэ», которая поет, как дрозд. Все — Афиней, Плиний, перипатетики, со ссылками на разные авторитеты — пишут, что поет. Павсаний сидел на берегу до вечера, когда они, говорят, особенно голосисты. Но так и не дождался и справедливо объявил историю о рыбе-дрозде полной чепухой. Так что Павсаний пишет правду. А с Гесиодом дело обстоит сложнее. Его поэма — дидактическая. Урок преподается, в общем, не особо хитрый, но и не совсем простой: если много, как положено, работать и быть порядочным человеком, то и в материальном отношении жить обязательно будет неплохо. А внушает эту премудрость Гесиод следующим образом: сначала показывает, как на земле плохо — всем-то нас боги (как нарочно!) обделили; если бы не душка-Прометей, то люди и вообще перемерли бы с голода; кругом царит закон кулака, правители несправедливы, брат восстает на брата. Можно ли сопротивляться? Оказывается, можно. И поэма наполнена советами, как жить. То и дело Гесиод намекает, что у человека, живущего правильно, все дела идут неплохо: и запасы у него есть, и даже приторговывать излишками может. Ясно, зачем ему изображать Аскру такой неправдоподобно убогой? Это в одном ряду с другими преодолимыми трудностями. Но здесь географ Павсаний поправил Гесиода, дал нам с вами лучше почувствовать пафос этой прекрасной поэмы. Гесиод, между прочим, многих обманул: кое-кто из античных историков вслед за ним незаслуженно ругал Аскру. А другие, те кто там бывал, подтверждают сообщение Павсания: хвалят, в частности, тамошние виноградники. А поэт так прославил свой город, что культ Муз, существовавший в Аскре и до Гесиода (он был пересен туда предками беотийцев из Пиерии, области на севере Фессалии), после него стал общегреческим.

Примеров того, как географический материал помогает фальсифицировать и тем самым лучше понять художественный образ, немало. Темпейская долина в Фессалии, где протекает река Пеней — это любимый locus amoenus, «райский уголок» в буколической, пастушеской поэзии. Авторы буколик в изобилии населяют ее всякими зверушками-пастушками. А вот что говорит о Темпе историк Тит Ливий, описывая поход римского войска против македонского царя Персея в 168 г.: «Темпейским ущельем и в мирное-то время пройти нелегко: пять миль там нужно двигаться в таких теснинах, где и навьюченный осел едва проходит, а скалы обрываются так круто, что вниз смотреть — кружится голова и слабеют члены; страшен и рев глубокого Пенея, несущегося через середину долины». Опять нужен третейский судья. На первый взгляд кажется, что тут снова прав историк, а не поэты. Но дело в том, что Ливий, видимо, никогда не был в тех местах. о которых пишет. Его источник, греческий историк Полибий, тоже вряд ли посещал Темпе. Здесь мы должны полагаться на собственный опыт. Течение Пенея там спокойное. Горы действительно высоки и обрывисты, но зато они укрывают от ветров небольшую живописную долину. Преувеличивает, следовательно, и Ливий, и буколики. Первый — потому что хочет подчеркнуть, как трудно было римлянам; вторые — по своей склонности помещать «прелестные местечки» вдали от городов, там, где редко бывают люди. Больше всего этих мест оказывается в Аркадии, центральной области Пелопоннеса. Поэты старательно расписывали красоты Аркадии; за ними уже в новое время пошли художники. И всех обманули: в то, что античная Аркадия была утопической страной сплошного счастья, вполне образованные люди верили еще в XVIII веке. Между тем это вовсе не такая райская страна. Наоборот, в Аркадии и сейчас-то народу мало. Там трудные условия жизни, дикие горы, центральные области плохо орошаются, естественных путей сообщения почти нет, асфальтированные дороги там построили только в 70-х гг. XX в. Но в том-то и была прелесть ее для идиллической поэзии. И Темпе попала в список «райских уголоков» по тому же принципу. Кстати, античный читатель это, видимо, понимал.

Мы пока рассматривали только греческий материал, но есть сколько угодно и римских примеров. Все знают, что такое «перейти Рубикон». Знаменитый Рубикон — маленькая речушка (так она сегодня и называется — Фьюмичино), скорее напоминающая разлившуюся лужу или неглубокую канаву. Он впадает в Адриатику между Равенной и Аримином (нынешний Римини), образуя естественную границу Италии (точнее, Умбрии) и Цизальпинской Галлии. Во времена Цзаря по Рубикону шла еще и политическая граница Италии с ее первой северной провинцией. Представим себе, как Цезарь со всем своим войском (как минимум 6 легионов) в ответ на ультимативные постановления римского сената начинает движение из Равенны в Аримин. Ему нужно двигаться быстро, фактор внезапности в этом деле играл главную роль: Помпею нельзя было давать время на подготовку, нужно было срочно занять Аримин. Все, что мы знаем о Цезаре, говорит о том, что он выступал в поход, полностью готовый к тому, чтобы осадить и взять этот город штурмом в случае сопротивления. Его солдаты тоже вне всякого сомнения были полны решимости. Предположительно, Рубикон перескочили в один момент и, наверное, в этот момент почувствовали значительность происходящего. А что находим в наших источниках? Писатели, жившие через много лет после Цезаря, сообщают, как он, расставив лагерь (в котором нужно было разместить большое войско, обоз, осадную технику и прочее и прочее: целый город), стоит на берегах Рубикона (как будто это Волга!), долго сомневается, идти или не идти, обменивается посланиями с Сенатом и Помпеем — все это почти ввиду Аримина, до которого километров десять. И наконец — решается, снимает лагерь и переходит Рубикон (думается, не замочив ног). Разумеется, все это для того, чтобы обелить милого человека — Цезаря. Он-де вот как долго не хотел вторгаться в Италию! Во всем виновата недальновидная политика сената и прямая глупость и грубость Помпея. Если бы дело было так на самом деле, Цезарь первый написал бы в своих «Записках о гражданской войне» о своем столь любезном поведении — ведь он постоянно пытается изобразить все именно так, как позже хотелось Светонию и Плутарху. Но как раз у Цезаря ничего о данном историческом эпизоде нет! Надо заметить, что среди позднейших авторов у Цезаря были и недоброжелатели, «республиканцы», такие, как поэт Лукан. И им история о пребывании Цезаря на берегах Рубикона тоже идеологически выгодна. Она показывает, какое страшное, немыслимое это было дело — посягнуть на республику (как будто Цезарь первый!). Вот так и возник миф о стоянии на Рубиконе, вошедший в целый ряд мифов, которые римляне так охотно создавали из своей истории. А мы знаем, что географическая мотивация отличается от литературной и помогает ее понять.

К списку докладов