Майский день, именины сердца
Е. Н. Грачева, А. В. Востриков
О праздновании 200-летия Санкт-Петербурга 16-го мая 1903 года

Рубеж веков подданные Российской империи встречали со сложными чувствами. С одной стороны, Россия уже привыкла к отсутствию войн, экономических и политических катаклизмов — так что столетние юбилеи Государственного совета, а также основанных Александром I министерств и полков в 1901–1903 гг. воспринимались как свидетельство накопленных достижений, «взрослости» империи. С другой стороны, спокойствие казалось зыбким, а потрясения — неотвратимыми. Дни, предшествовавшие 200-летию Петербурга, были наполнены тревожными известиями: назревающая война с Японией, еврейские погромы в Кишиневе, убийство уфимского губернатора Н. М. Богдановича. На петербургских заводах было неспокойно: городские власти даже обязали заводчиков «производить работы» 16-го мая, чтобы не позволить «смутьянам» испортить праздник. Когда «городской голова Лелянов возил к министру внутренних дел церемониалы торжеств для утверждения, Плеве, увидав их, замахал руками и произнес: „Короче, как можно короче!“»¹

Действительно, пребывание царской фамилии на празднике 16-го мая было ограничено двумя часами и императору не пришлось даже произнести речь во славу Великого Преобразователя. Правда, это устраивало не только охрану государя, но и его самого. Николай II не любил Петра Великого;² более того, он не слишком любил и сам Петербург, предпочитая загородные дворцы на лоне природы.

Таким образом, получалось, что юбилей этот не был особенно нужен ни Николаю, ни правительству, которому вообще было не до праздников. Юбилей города стал апофеозом не правительственной или императорской, а именно общественной инициативы. Всю работу по организации торжеств с готовностью взяло на себя городское общественное управление — Городская дума и созданная ею в 1898 г. Юбилейная комиссия, которую возглавил сам городской голова, купец 1-й гильдии Павел Иванович Лелянов. Привыкшие язвить начальство петербуржцы не удержались и тут; к примеру, писатель С. Р. Минцлов заносит в дневник: «По случаю юбилея городской голова Лелянов получил, к общему недоумению, чин действительного статского советника; я на его месте стал бы отныне торговать за своим прилавком в магазине (у него меховой магазин на Морской) не иначе, как в генеральской тужурке: и лестно, и от публики бы отбоя не было!»³ Так или иначе, именно Думе пришлось для начала выдержать шквал идей и всевозможных проектов, которые считали своим долгом предложить все столичные общества и департаменты.

Большинство этих проектов были вполне маниловскими: например, идея постройки огромного Петровского дворца мореходства, торговли и промышленности⁴ или создание на месте Синефлагской мели искусственного острова имени Петра Великого, украшенного монументом Петра.⁵ Некоторые предложения были вызваны самой что ни на есть жестокой необходимостью, а к юбилею «приклеены» с единственной надеждой, что под Петра Великого вдруг да удастся найти деньги — таковы были многострадальные идеи строительства дамбы для защиты от наводнений⁶ или Беломорканала.⁷

Однако возможности Юбилейной комиссии Думы были крайне скромны, и она приняла нетривиальное решение: финансировать не памятники, а новые кровати в городских больницах, решить проблемы с канализацией и водоснабжением, начать строительство нового Дворцового моста и т. п.⁸ Этим прекрасным намерениям к маю 1903 г. суждено было осуществиться лишь в очень малой степени — строительство училищного дома и больницы, заложенных в дни юбилея, растянулось на годы, новый Дворцовый мост начал строиться только к 300-летию дома Романовых в 1913 г., а водопровод с канализацией продолжали оставаться головной болью всех администраций, когда-либо существовавших в нашем городе. Памятью о благих пожеланиях осталась отмена платы за обучение в городских училищах и несколько книжек, изданных на средства Думы, — вместо филантропии Юбилейной комиссии пришлось сконцентрировать свои усилия на организации и проведении торжественных мероприятий.

И все же в сами праздничные дни вечные проблемы, будь то война и мир или водопровод и канализация, были отодвинуты общим желанием подвести итоги, ощутить результаты победы Цивилизации над Хаосом — да и просто по-домашнему отпраздновать день рождения своего города. Самый популярный российский еженедельник «Нива» приводит победную статистику: «Петербург занимает площадь более 90 квадратных верст; из них 15 занимает вода — реки и каналы. <…> Это огромное пространство пересекает в разных направлениях 681 улица длиною в общей сложности 357 верст. На этих 75 квадратных верстах улиц и переулков находится недвижимостей ценностью по меньшей мере в 2 миллиарда рублей. <…> Всего в Петербурге около 19 000 домов, и в них круглым счетом 140 000 квартир. <…> 20 лет тому назад было фонарей в 158 000 свечей, а теперь около 3 000 000 свечей. Бюджет города с 4 миллионов (в 1883 году) возрос к нынешнему году до 22 миллионов рублей».⁹

Одическая формула вступления к «Медному всаднику» («где прежде — там ныне»), описывающая чудесное превращение «тьмы лесов и топи блат» в «юный град», пронизывала все сказанное, написанное, сыгранное и нарисованное в юбилейные дни. И роскошные фолианты,¹⁰ и учебные книги, и копеечные брошюрки, изданные к празднику, мало различались по идеологической оценке петровской эпохи. Чуть ли не основным их мотивом стало выстроенное по всем правилам риторики отрицание «каприза» или «забавы» в намерении Петра основать город на окраинных болотах России — то была не «прихоть», а «гениальное государственное решение». Даже ставшие притчей во языцех огромные жертвы при строительстве города отрицались; к примеру, пособие для городских училищ разъясняло, что «рассказы эти <…> ничем не подтверждаются» и что всего-навсего «непривычные к климату подвергались преимущественно желудочным заболеваниям; против этого недуга аптекарь Левкенс изобрел настойку из сосновых шишек».¹¹

Петр должен был олицетворять собой целеустремленность, торжество государственного начала и законности. В официальных текстах он чаще всего именовался «Державным Основателем» и «Великим Преобразователем». Здание Городской думы было украшено скульптурой Петра со сподвижниками, расположившимися у его ног, на фоне панно с изображением восхода солнца; на Знаменской площади установили трельяж, оформленный как триумфальная арка, на двух крайних панно которого было представлено чудесное превращение болота в город. Вообще обилие орлов, гербов, корон, вензелей, декоративного и настоящего оружия, преобладание золотого и черного (цветов императорского штандарта) в оформлении колонн — все указывало одновременно и на барочные триумфальные арки эпохи Петра, и на воплощавший идею абсолютизма стиль Людовика XIV.

Неотъемлемой частью «демиургического» облика Петра было создание флота. Морская символика стала одной из доминант праздника: город был украшен мачтами и флагами; над главным подъездом Пассажа водрузили ростр корабля, в котором помещалась скульптура Петра; под корабль были стилизованы трибуны и декоративные ворота на Петровской (Сенатской) площади. Акватория Невы заполнилась судами, среди которых были и имитации петровских. Но настоящим апофеозом морской темы стало чествование мифологического «дедушки русского флота» — или «верейки», как он именуется в официальном регламенте праздника (так называл ботик сам Петр — от английского wherry «легкая пассажирская лодка»).

Полуразвалившуюся лодку, найденную им в 1688 г. в сарае у двоюродного деда Н. И. Романова, Петр — самолично — сделал символом рождения русского флота. «Дедушке» была посвящена одна из диорам в Летнем саду, равно как и одноименная пьеса Н. А. Полевого (1838), которую в юбилейные дни играли в местах народных гуляний. 16-го мая верейку носили (в прямом смысле этого слова) на руках. Когда икона Спасителя и верейка плыли по Неве от домика Петра к Дворцовой пристани, все церковные колокола звонили, приветствуя икону, а все корабли на Неве (их было около двухсот!) салютовали верейке, которая в этом контексте выглядела не вполне светской реликвией.¹² Вообще в отношении к Петру и его реликвиям в дни юбилея просматривались черты поклонения местному святому — охтенцы даже собирались отслужить молебен у дуба, который легенда связывала с Великим Преобразователем.

Таким образом, могущественный самодержец, властвующий на суше и на море, был призван укрепить саму идею монархии в начинавшей трещать по швам Российской империи. Этой же цели служила и другая ипостась Петра: народный Царь-плотник, царь-работник, монарх, которому с «простым людом» было лучше, чем с боярами, и который мог рискнуть жизнью ради крестьян или рыбаков. Все издания повествовали о саардамском плотнике с мозолями на руках и о подвиге на Лахте. Центральное панно на Знаменской площади и одна из диорам в Летнем саду¹³ изображали Петра, спасающего людей во время наводнения; скульптура Петра с топором в руках украшала главный подъезд Гостиного двора; такие же скульптуры были размещены во всех местах народных гуляний;¹⁴ на диораме «Саардамский плотник» Петр с топором в руках строил корабль, а на левом панно на здании Городской думы — чинил лодку рыбака (по сюжету стихотворения А. Н. Майкова «Кто он?»). Император с топором должен был подчеркнуть близость народа и самодержца, стать понятной для «масс» версией Петра — строителя-демиурга и одновременно напоминал распространенные фольклорные сюжеты о Петре в кузнице, на лесопилке или на демидовских заводах.¹⁵

По сути дела, именно этот праздник внедрил в массовое сознание «петровскую легенду»: гениальный монарх, «вечный работник на троне», вырвавший Россию «из топи блат»; до самозабвения любивший море, корабли, свой земной «парадиз» — Петербург, буйные праздники с фейерверками и потешными огнями; дубинкой принудивший земляков сбрить бороды, надеть немецкое платье, вытащить из теремов своих благоверных и дщерей и явиться с ними на ассамблею. Современники Петра воспринимались как статисты, неумелые актеры, которых император настойчиво вовлекал в какую-то не очень понятную им игру. Наблюдатель исторического шествия в Летнем саду записал: «Солдаты, одетые потешными регулярными солдатами, в курьезно сшитых кафтанах, произвели на меня впечатление именно тех стрельцов и служилых людей, которых Петр взял да и сразу обрил и „закостюмировал“ иностранцами. <…> Статисты, одетые разными гишпанерами, немцами, турками и т. д., походили на <…> иноземцев не больше, чем в дни Ништадтского праздника».¹⁶ Элементы петровских празднеств в юбилее 1903 г. — будь то живая картина с участием Нептуна, свадьба карликов в исполнении искренне забавлявшихся происходящим детей или «красивый фейерверк, изображавший „Потешные огни“»,¹⁷ — были исторической имитацией эпохи Петра. Но и сами петровские фижмы и парики, «огненные потехи» и ассамблеи были имитацией «европейскости», вывезенной из большого турне бомбардиром Петром Михайловым. Отчетливый привкус маскарада объединял празднование Ништадтского мира и 200-летия основания Петербурга. «Петербургский листок» сообщал, что «в последнее время в продаже появились толстые трости, копированные со знаменитой дубинки Великого Преобразователя. Несмотря на свою простую работу, они продаются довольно дорого (от двух до трех рублей) и охотно раскупаются публикой»,¹⁸ — петербуржцы двадцатого века участвовали в маскараде гораздо охотнее, нежели первые жители Невского парадиза.

Значительная часть скульптур и картин появилась на своих местах 15-го числа, и их описание немедленно попало во все газеты. Правда, пресса не столько информировала, сколько давала название тому, что открывалось глазам ошарашенного обывателя. Увидев фонтан на Думской улице, петербуржец именно из газет узнавал, что это «портал в стиле Людовика XIV»; нечто возле Дворцового моста получало метафорически-неопределенное название «красивая сень»; навес для императорской фамилии на Троицкой оказывался «роскошным шатром»;¹⁹ и т. п. В тех же газетах с официальными репортажами соседствовали фельетоны записных острословов, саркастически воспроизводившие взгляд неискушенных горожан, — например, диорамы в Летнем саду, многократно описанные прессой и составлявшие особую гордость устроителей, Н. А. Тэффи увидела иначе: «Была сегодня в Летнем саду и напугалась до смерти: вся правая дорожка была уставлена какими-то зловещими безобразными серыми избушками без окон, без дверей, в стиле построек свайного периода. Вдобавок все они стояли не в ряд, а как-то криво, точно их принесло сюда нечистой силой. Около меня стоял какой-то человек и тоже удивлялся. „Не знаете ли вы, что это такое?“ — робко спросила я. „В точности не знаю, — ответил он. — Но, надо полагать, холерные бараки на случай чумы…“»²⁰

Вообще петербургские интеллигенты безостановочно ворчали на устроителей. Общие претензии к оформлению праздника сформулировал фельетонист «Звезды»: «Это солнце, этот ласковый ветерок, эта река были лучшим украшением юбилейных торжеств. Все остальное, по правде сказать, было достаточно трафаретно, обычно, бедно творческим замыслом и творческой фантазией. Были колонны, арки, картины, и даже — на Невском — два фонтана. Но: Когда у нас не бывает этих колонн, этих арок?»²¹

Погода действительно стояла, начиная с 9-го мая, удивительно хорошая — солнечная, теплая (16-го днем — около 20 градусов), с легким ветерком. «Наблюдения о весне» проф. Д. Н. Кайгородова полны идиллическими сообщениями: зацвели «владимирская вишня», лесная земляника, горицвет, «массовое цветение одуванчика», «утром в Лесном парке запела чечевица», «летели (на огромной высоте) гоголя»; единственная ложка дегтя в бочке меда: «вечером — массовый вылет кусающих комаров».²²

Главной площадкой торжественной части праздника стала сама акватория Невы и выходящие на нее Троицкая и Петровская площади, а главным зрительным залом — набережные. Правда, на официальные мероприятия и даже на набережные пускали только по билетам, которые нужно было получать в Городской думе. «Мосты были разведены, а через Николаевский и Литейный публику пускали по рассмотрении физиономии полицией».²³ Сообразительные и смелые полезли на крышу Адмиралтейства. Отдельным предприимчивым журналистам удалось добиться от градоначальника специального катера.

Праздник начался с перенесения Св. Иконы Спасителя и «верейки» из домика Петра I на пароход и баржу соответственно; далее они проследовали по Неве до пристани у Зимнего дворца, откуда икону понесли крестным ходом к Исаакиевскому собору встречавшие ее представители высшего духовенства, а верейка на барже стала на рейде у Петровской площади. После этого началась литургия в Исаакиевском соборе — и одновременно освящение Троицкого моста, на котором Николай II и члены царствующего дома впервые появились на публике.

Троицкий мост был заложен в 1891 г. в память 25-летия бракосочетания Александра III и Марии Федоровны. Пока в Исаакиевском соборе служили праздничную литургию, Николай беседовал с представителями акционерного общества «Батиньоль», строившего мост, нажимал на поднесенную Леляновым «электрическую кнопку», которая приводила в действие механизм моста, слушал доклад председателя строительной комиссии Глуховского и принимал все от того же городского головы памятные медали и альбом с фотографиями моста — на фоне «бюста в Бозе почивающего Императора Александра III»,²⁴ установленного в царском павильоне. Мост декорировали «национальными цветами» — белым, синим и красным; лентами тех же цветов были украшены поднесенные императрицам букеты; трехцветными были и ленты, которые перерезали при открытии моста. На фоне Петровских празднеств эта церемония стала торжеством современного, николаевского, царствования — и одновременно семейным праздником, устроенным почтительным сыном для почтенной родительницы в память незабвенного отца. Лишь в начале первого Николай с семейством присоединился к процессии у Исаакиевского собора и проследовал с крестным ходом на Петровскую площадь для благодарственного молебствия.

После молебствия стреляли и звонили в колокола; огромные хор и оркестр, состоявшие из 250 военных музыкантов, 400 певчих (тех же полков, что и музыканты) и 400 детей из городских училищ, исполнили торжественную кантату на стихи К. К. Случевского и музыку М. М. Ипполитова-Иванова, а также народный гимн «Боже, царя храни»; далее следовал парад сводных отрядов от «петровских» полков (тех, которые непосредственно строили Петербург) и полков, отмечавших свое столетие, — после чего «при громких кликах <ура> Их Величества и Особы Императорской Фамилии отбыли в Зимний Дворец»,²⁵ а депутация от города во главе с Леляновым отправилась в Петропавловскую крепость для возложения на могилу Петра специальной памятной медали.

Вечером в Городской думе состоялся прием, и вконец измученный Лелянов по произнесении речи принял 107 депутаций с подарками. Охтенцы, к примеру, поднесли выловленное из Невы пушечное ядро, которое лежало там со времен Ниеншанца, а депутация из Череповца привезла живую стерлядь невероятных размеров, которую в зал не внесли, потому что рыба «побоялась „заснуть“ вне своей родной стихии»²⁶ (стерлядь так и не съели, а сделали из нее чучело).

Народные гуляния начались после двух часов дня и собрали много народу: в Александровском саду — свыше 20 000, в Петровском парке — 25 000, в Екатерингофском — 15 000, на Фарфоровом заводе — 12 000, на Стеклянном — 8 000. Винные лавки были закрыты еще накануне. Градоначальник предоставил призы «для состязующихся в лазании по мачтам и проч. играх» — серебряные часы с гравировкой. В народных домах ставились спектакли («Дедушка русского флота» Полевого — повсеместно). К естественной радостной суматохе добавилось и немного искусственной — так, газеты сообщали, что в Александровском саду «неизвестный мальчик» (Минцлов: «карманники») крикнул «о сбежавшем тигре» и «наиболее суетливые женщины <…> получили незначительные ушибы» (Минцлов: «девять убитых и несколько раненых»).²⁷ Финальной точкой празднования стала отмена заключительного колоссального фейерверка: по слухам, это распоряжение отдал градоначальник Клейгельс, получив известие о беспорядках в Александровском саду.

Декорации праздника были разобраны в ту же ночь самым варварским образом. 23-го мая репортер «Знамени» А. А. Карелин сетовал на то, что уничтожился труд сотен людей, стоивший городу десятки тысяч рублей: неужели нельзя было сохранить хотя бы часть, отдать картины, статуи в народные дома или казармы?

Все убранство, все подробности юбилейных торжеств сохранились только в газетных репортажах и на фотографиях вездесущего Карла Буллы.

Примечания

¹ С. Р. Минцлов. Петербург в 1903–1910 годах. Рига, 1931. С. 7.
² Начальник канцелярии министра двора А. А. Мосолов вспоминал, как в дни праздников «столбцы газет были переполнены воспоминаниями о победах и преобразованиях Петра Великого. Я заговорил о нем восторженно, но заметил, что царь не поддерживает моей темы. Зная сдержанность государя, я все же дерзнул спросить его, сочувствует ли он тому, что я выражал. Николай II, помолчав немного, ответил: „Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее люблю за его увлечение западной культурою и попирание всех чисто русских обычаев. <…> Быть может, это время как переходный период и было необходимо, но мне оно несимпатично“. Из дальнейшего разговора мне показалось, что, кроме сказанного, государь ставит в укор Петру и некоторую показную сторону его действий и долю в них авантюризма» (А. А. Мосолов. При дворе последнего императора. СПб., 1992. С. 81).
³ С. Р. Минцлов. Указ. соч. С. 30.
⁴ Известия Санкт-Петербургской городской думы. 1903. № 14. С. 807–815.
⁵ Там же. № 12. С. 351–392.
⁶ Там же. 1901. № 3. С. 532–533.
⁷ Правительственный вестник. 1903. 17 мая.
⁸ Известия Санкт-Петербургской городской думы. 1900. № 17. С. 1054.
⁹ Нива. 1903. № 19. С. 388.
¹⁰ К примеру, издание И. Н. Божерянова «Невский проспект: 1703–1903» или публикация гравюр из коллекции П. Я. Дашкова, подготовленная проф. В. В. Матэ.
¹¹ В. Г. Авсеенко. 200 лет С.-Петербурга. СПб., 1903. С. 23.
¹² В поэме Петра Кутузова «Завет Царя Петра», опубликованной 18 мая в газете «Отечество», автор славословил ботик как «челн как будто бы нетленный», что находилось уже на грани кощунства.
¹³ Эти диорамы (относительно новое для русской публики изобретение Дагера), посвященные сюжетам из жизни Петра Великого, были исполнены молодыми художниками из мастерской И. Е. Репина по заказу Комитета Петровской выставки.
¹⁴ У входа в Народный дом Императора Николая II в Александровском саду, на Петровском острове и в Екатерингофском парке (Знамя. 1903. 14 мая).
¹⁵ См.: Народная проза. М., 1992. С. 206–214.
¹⁶ Знамя. 1903. 20 мая.
¹⁷ Правительственный вестник. 1903. 20 мая.
¹⁸ Петербургский листок. 1903. 12 мая.
¹⁹ Правительственный вестник. 1903. 14 мая.
²⁰ Звезда. 1903. № 40–41. С. 674.
²¹ Там же. № 42. С. 693.
²² Правительственный вестник. 1903. 14–20 мая.
²³ С. Р. Минцлов. Указ. соч. С. 12.
²⁴ Нива. 1903. № 21. С. 426.
²⁵ Там же. С. 428.
²⁶ Там же. С. 429.
²⁷ С. Р. Минцлов. Указ. соч. С. 15.