Овидий в риторской школе

В 30-е годы I в. н. э. римский историк и теоретик красноречия Луций Анней Сенека Старший (так его называют, чтобы отличать от сына — философа Сенеки Младшего) в поучение своим детям составил объемистый конспект риторических декламаций, которые ему довелось слышать в годы молодости в римских ораторских школах. Декламации, то есть речи на заданную тему («Что бы сказал такой-то в таких-то обстоятельствах?»), были важнейшим упражнением в системе античного риторического образования. Существовали два типа декламаций: свазории (монолог некоего персонажа, чаще всего мифологического, который взвешивает все «за» и «против» перед принятием важного решения) и контроверсии (речь в защиту одной из сторон в каком-нибудь неправдоподобно запутанном судебном деле).

Книга Сенеки Старшего — не только бесценное руководство по школьной риторике, но и мемуары: на ее страницах мелькают имена поэтов, ораторов и государственных деятелей века Августа. Так, в публикуемой главе (Controv. II, 2, 8–12) Сенека воспроизводит отрывки из контроверсии, произнесенной некогда юным Овидием (разумеется, автор Amores выбрал для своего выступления любовный сюжет!), — а заодно делится воспоминаниями о нем.

Перевод выполнен В. В. Зельченко; цитаты из Овидия даны в переводе С. В. Шервинского и М. Л. Гаспарова.

Тема: Муж и жена поклялись: если с одним из них что-нибудь случится, другой умрет. Муж, уехав в чужие края, отправил к жене вестника — сказать, что он погиб. Жена бросилась с высоты. После того как ее вернули к жизни, отец требует от нее развестись с мужем; она не желает. Отец отрекается от нее.

<…>Эту контроверсию, помню, произносил Овидий Назон в школе ритора Ареллия Фуска,¹ чьим учеником он тогда был; вообще же Назон восхищался Порцием Латроном,² хотя сам придерживался другого рода красноречия. Он был наделен умом острым, тонким и изящным; речи его уже тогда могли показаться не чем иным, как стихами в прозе. Латрона он слушал до того усердно, что многие его выражения перенес в собственные стихи. В «Споре о доспехах»³ Латрон сказал: «бросим оружие в гущу врагов и сразимся за него». А у Назона так [Met. XIII, 121–122]:

Славного мужа доспех пусть бросят промежду врагами,
Нам повелите сойтись — одолевшего им украшайте!

Позаимствовал он и еще одну фразу из той же Латроновой свазории. Помню, Латрон сказал где-то во вступлении (и в риторских школах эти слова затвердили наизусть, как стихи): «Разве ты не знаешь, что недвижный факел гаснет, а если встряхнуть — разгорается вновь? Покой мягчит мужей; железо без дела портится и ржавеет; праздность губит навык». А у Назона так [Am. I, 2, 11–12]:

Я замечал, что пламя сильней, коль факел колеблешь,
    А перестань колебать — и замирает огонь.

Тогда, в пору ученья, он почитался неплохим оратором. Во всяком случае, с этой контроверсией он выступал перед Ареллием Фуском и далеко превзошел его в изобретательности — разве только пробегал по всем общим местам речи без отчетливого порядка. Из этой его декламации, как припоминаю, одобрения удостоилось следующее:⁴ 

«Вся трудность только в том, чтобы ты уступил жене право любить мужа, а мужу — жену; а если позволишь любить, то должен позволить и клясться. Кого, думаешь, мы призывали в свидетели? Твое имя было нам священным: жена призывала на себя, если нарушит обет, гнев отца, я же — гнев тестя. Так смилуйся, отец: клятвы мы не преступили…
Что за безрассудной любовью одержим наш обвинитель: жалуется, что его дочери дорог кто-то помимо него! И из-за чего он отказывает ей в снисхождении? Благие боги, как же он любил собственную жену? Любит дочь — и отрекается от нее; сетует, что жизнь дочери подверглась испытанию — и разлучает ее с тем, без кого она, по ее же словам, жить не в силах. Он жалуется на опасность, которой она чудом избегла — значит, велит любить расчетливо. Но любви легче положить конец, чем границы. Ты хочешь, чтобы они соблюдали меру — так, как будто сами ее себе определили? Чтобы ничего не делали необдуманно? Обещали только то, что могут исполнить в согласии с законами? Здраво и ответственно взвешивали всякое слово? Такая любовь — для стариков…
Тебе известна лишь малая часть наших проступков, отец: бывало, мы и ссорились, и опять мирились, и даже — о чем ты, может быть, не догадываешься — давали ложные обеты. Но что за дело отцу до клятв влюбленных? До них, если хочешь знать, и богам дела нет…
Не льсти себе, жена: не ты первая совершила такое преступление. Одни гибли вместе с мужьями, другие — во имя мужей; и тех и других всякий век будет почитать, всякий талант — славить. Смирись со своей удачей, отец: сколь великий пример для потомства связан теперь с твоим именем — и сколь малую цену ты заплатил за это!..
Впредь, как велишь, будем осмотрительней; признаём свою ошибку: давая клятву, мы забыли, что существует третий, чья любовь сильнее нашей. О боги, пусть так будет всегда!.. Продолжаешь упорствовать? Тогда забирай дочь: я виноват, я и заслуживаю кары. Почему я должен стать причиной бесчестия жены, бездетности тестя? Оставлю родину, уйду, обрекусь изгнанию — попробую, как сумею, превозмочь тоску терпением злосчастным, жестоким. Я бы умер, если бы мог умереть один».

Впрочем, Назон редко произносил контроверсии — разве только такие, где нужно было живописать характер, — и охотнее выступал со свазориями: ведь всякое доказательство было ему в тягость. Слова он употреблял вполне обдуманно — не так, как в стихах, где он не закрывал глаза на свои недостатки, но любовался ими. Это ясно видно из следующего: однажды, когда друзья приступили к нему с просьбой вычеркнуть из его сочинений некие три строки, он в ответ выговорил себе право назвать три таких, на которые они посягать не могут. Условие было принято; разойдясь в разные стороны, они записали три стиха, которые предлагали вымарать, а он — те, что хотел сохранить. И что же? На обеих табличках оказались одни и те же строки. Альбинован Педон,⁵ участвовавший в том споре среди судей, рассказывал, что одна из них была «Бык-получеловек и человек-полубык» [Ars am. II, 24], а вторая — «Вспомню прохладный Нот, вспомню про хладный Борей» [Am. II, 11, 10].⁶ 

Отсюда явствует, что этот исключительно одаренный человек в поэзии не умел соблюдать меру не из-за недостатка проницательности, но из-за слабости воли. Он, кстати, говорил, что если на прелестном лице есть какое-нибудь родимое пятнышко, то это его только красит.

Примечания

¹ Ареллий Фуск — ритор эпохи Августа, родом из Малой Азии. Сенека Старший (Controv. II, praef. 1) называет его одним из лучших школьных ораторов своего времени, но в то же время порицает за вычурный, искусственно усложненный стиль.
² Марк Порций Латрон — прославленный ритор эпохи Августа, родом из испанской Кордубы; друг и кумир Сенеки, который подробно говорит о его выдающемся таланте, памяти и работоспособности (Controv. I, praef. 13–24).
³ Свазория на мифологический сюжет — после гибели Ахилла Одиссей и Аякс спорят о том, кто из них имеет больше прав на доспехи убитого. Эпизод спора о доспехах был включен Овидием в XIII книгу «Метаморфоз».
⁴ Овидий выступает от имени потерпевших — дочери, которой грозит лишение наследства, и ее мужа (этот последний, оказывается, хотел не погубить жену, а лишь испытать ее).
⁵ Поэт, друг Овидия и адресат одного из его посланий (Pont. IV, 10).
⁶ По-латыни «semibovemque virum semivirumque bovem» (речь идет, конечно, о Минотавре) и «et gelidum Borean egelidumque Notum». Третья строка не названа — то ли из-за забывчивости Альбинована Педона, то ли из-за пропуска в дошедших рукописях Сенеки. В разное время ученые предлагали на эту роль целый ряд овидиевских стихов — подобных каламбурных пентаметров, построенных на созвучии, у нашего поэта немало.